история первая. Александр Аргуэльес, полиглот, 48 лет:
«Сколько себя помню, всегда увлекался языками. В детстве мы часто путешествовали с семьей, и мой отец, полиглот-самоучка, с видимой
легкостью заговаривал с любым встречным, запросто переходя с одного языка на другой.
На меня это производило огромное впечатление из раза в
раз, но одновременно я робел в его присутствии.
Не могу сказать, что языки давались мне легко. В 11 лет я очень
медленно осваивал французский в школе и чуть не забросил языки вовсе. Но
когда в университете взялся за немецкий, дело пошло иначе — я любил
немецких писателей, которых читал в переводе, и хотел знать их в
оригинале. С тех пор это стало моей главной мотивацией: когда начинает
проступать смысл чужой речи, ты переживаешь откровение. Выучив немецкий,
я уже не собирался останавливаться. Вскоре последовали французский,
латынь, греческий и санскрит. В двадцать с чем-то я уже решил, что
потрачу остаток жизни на то, чтобы выучить как можно больше языков.
Меня часто спрашивают, в чем секрет, и правда ли, что у некоторых
людей просто есть дар к усвоению новых слов и выражений? Я не скажу
ничего нового: весь мой секрет — это бесконечное время, которое тратится
на чтение, изучение грамматики, а также на мою собственную технику,
которую я называю «калькированием»: гуляя быстрым шагом, я слушаю в
наушниках незнакомый язык и повторяю вслух его звуки. Пока я не
обзавелся семьей и детьми, я занимался по 16 часов в сутки. Я
переписывал тексты на ирландском, персидском, хинди, турецком, суахили.
Постепенно мой внутренний образ всех этих прекрасных языков становился
четче и четче.
Работа трудная, но она окупается с лихвой. Я учил испанский, и был
момент, когда живой язык, который я часто слышал вокруг себя в детстве,
начал неожиданно открываться мне, как будто у меня вынули воск из ушей.
Именно за такими моментами я охочусь, это стало своего рода
зависимостью. Похожее произошло со мной в Швеции: когда я услышал, как
говорят на шведском, он показался сочетанием элементов, которые мне были
уже знакомы. Через три недели я мог как-то участвовать в беседах на
довольно сложном уровне.
Сегодня я читаю на сорока языках и на большинстве из них могу бегло
разговаривать. Изучал же я за свою жизнь намного больше. Экзотические
языки часто оказываются задачкой посложнее. Я восемь лет проработал
профессором в Корее, и почти десятилетие ушло у меня на то, чтобы
достичь в корейском языке уровня носителя. Мы теперь живем в Сингапуре, и
дома, если нет моей жены-кореянки, я общаюсь с сыновьями на
французском, а при ней — на английском. Если же мы с женой не хотим,
чтобы дети понимали наши разговоры, переходим на корейский.
Когда я говорю на чужом языке, я преображаюсь, становлюсь другим,
более разговорчивым человеком. Если бы меня завтра похитили и выбросили в
неизвестном месте, на планете, наверное, найдется только пара-другая
отдаленных районов, где я бы не смог запросто объясниться с людьми.
Меня все больше привлекают мертвые и вымирающие языки. Я изучал
эсперанто, и мне понятны преимущества одного универсального языка, но
было бы так скучно. Это как если бы мы пришли в ботанический сад, а там
росли бы растения одного-единственного вида. Меня пугает такая
перспектива».
история вторая
Энди Маккиллоп, редактор книжного издательства, 62 года:
«В то утро, как всегда, я сел в поезд и поехал на работу в
издательство. В предвкушении развернул газету — я всегда открывал
сначала кроссворд, но в тот день что-то не заладилось. Имея за плечами
более чем тридцатилетний опыт решения кроссвордов, в этот раз я
продирался через вопросы медленно и с невероятным трудом. Я подумал,
что, наверное, это от утомления.
В офисе я сел за стол, включил компьютер и тут обнаружил, что не могу
прочитать написанное на экране. «Странно, компьютер не работает», —
сказал я своей помощнице. Она рассмеялась. Хотя в тот момент я этого не
понимал, из моих уст раздавалась бессмысленная галиматья.
Встревоженные коллеги дозвонились до моей жены, Бет, и та забрала
меня, чтобы отвезти прямо в больницу. Там нам подтвердили, что у меня
случился микроинсульт, который повредил часть мозга, отвечающую за
коммуникацию. Мое состояние называется афазия: человеку с таким
нарушением трудно или невозможно воспринимать и воспроизводить речь.
Когда Бет спросила специалиста, сколько займет мое выздоровление, он
ответил только: «Если б я знал».
В течение первых суток мое состояние заметно ухудшилось. Я не
понимал, что говорят мне окружающие, сам не мог сказать что-либо
членораздельно. Я не мог ни писать, ни читать. Спустя пару дней мне было
нужно в туалет, и тут я понял, что не могу прочитать надписи на дверях.
Тогда впервые я сказал себе: «Боже мой, это серьезно». И единственный
раз расплакался.
Меня выписали через неделю, и я поставил себе цель поправиться, чтобы
уже через несколько месяцев вернуться на работу. Начал ходить к
логопеду трижды в неделю, получая от него задания на дом, которые должны
были восстановить мой словарный запас и грамматику. Я смотрел на
простые картинки и пытался их описать, пока мой неприкаянный ум бродил в
потемках и не мог найти слов.
Я очень долго спал и все равно невероятно уставал, в остальном же
чувствовал себя совершенно здоровым. Но все в моей жизни было не так.
Сидя за столом с женой и детьми, я слышал только невнятный гул. Я не мог
отделить звуки друг от друга, будь то лай собаки с улицы, музыка где-то
на заднем плане или обращенные ко мне слова жены. Это просто выводило
меня из себя. Произносить что-то функциональное я смог только через
месяц: «Передай соль, пожалуйста», «Пойдем погуляем». Но нормальная
беседа оставалась для меня недостижимой. Я не мог читать газеты. Когда я
садился смотреть свой любимый сериал — «Клан Сопрано», — не понимал ни
слова.
Несмотря на фантастическую поддержку коллег, довольно быстро стало
очевидно, что мне не удастся вернуться к своим прежним обязанностям. Я
не мог толком ни читать, ни разговаривать по телефону. «Неполноценный» —
вот какой эпитет постоянно приходил мне на ум. 25 лет я считал
издательское дело своим призванием. Я привык проводить все время в
совещаниях, брать на дом по три рукописи в день. Я обожал книги. Я не
был готов попрощаться с моим прежним «я». Время от времени меня душила
невероятная злость.
В самые мрачные месяцы я посвятил себя труду исправления. Я тратил
часы на двухстраничное описание какой-нибудь простой вещи вроде
карандаша. Не в силах справиться с романами и газетами, я попробовал
переключиться на поэзию и обнаружил, что короткие строчки даются мне
легче. Ко мне вернулась речь, и я заново научился читать, хотя и гораздо
медленней, чем раньше. Еще я научился терпению, а также способности
выключаться из разговоров, за которыми все равно не поспеть. Стал
проводить больше времени на улице, в саду, и в конечном счете нашел себе
подработку — ухаживать за рассадой пару дней в неделю. Я дал себе
возможность никуда не спешить и начал получать от этого удовольствие.
Постепенно я сбросил свою прошлую жизнь, как старую кожу. Я оплакал
ее кончину и примирился с тем, что имею. Сегодня, 10 лет спустя, один
день в неделю я сижу с внуком, и мои отношения с семьей крепче, чем
когда бы то ни было. Я перестал быть амбициозным издателем, я больше не
прочитываю 10 книг в неделю. Я — семейный человек и садовник с афазией, и
если мне удастся прочесть 10 книг в год, это большая удача».
источник
http://esquire.ru/what-it-feels-like
http://www.fresher.ru/kakovo-eto-govorit-na-40-yazykax-i-poteryat-dar-rechi/
Оригинал записи опубликован на сайте LARIOarea.com Вы можете комментировать здесь или там